Однажды, находясь летом на своём неизменно-садовом участке, я озаботился более всего уничтожить всенепременнейше мешающий мне муравейник, который без всякого спросу обосновался прямо недалеко от моего дома и постоянно угрожающе рос. Я недавно свалил из города, и почти по-детски, настолько, насколько это было возможно в состоянии того взрослого человека, которым я уже давно был, радовался этому, наивно, хотя и небезосновательно полагая, что удалился, наконец, от ненавистной цивилизации, тра-та-та. И вот уже несколько дней я проводил в праздном безмолвном шатоброжении по участку. Соседи в это раннее апрельское время ещё не приехали, и не занялись ещё поголовно своими потогонными огурцами и бесконечными грядками, и мне никто не мешал, и не приходилось натянуто улыбаться, когда ты с утра бежишь по нужде в самый конец участка, а тут ещё с каким-нибудь Пётр Иванычем надо здороваться с непременной улыбкой, да еще про огурцы тебя спросят — когда сажать-то, мол, наконец, будешь? А то еще и про помидоры вполне могут...

    Итак, соседей не было, и, хотя, зеленая изгородь между участками, долженствующая, по идее, охранять меня от плотоядно-сельскохозяйственных глаз соседей, а соседей от моих недоброкособлагих взглядов, еще не выросла, я всё же чувствовал некоторое подобие осуществления юношеских мечтаний о сваливании в Сибирь и об одиноком житие мое, тра-та-та. Да. О чем это я? Ну так вот, сказал я, заправляя пенсне под-шафе.

    С самого что ни на есть утра выходил я на крыльцо, и, сладко потягиваясь, наблюдал за пустынным садом или огородом своим, фазендой, как его, хрен разберешь, черт ногу сломит. Ни тебе моркови, ни тебе огурцов и пуще баще каких ещё ботвенно-корнеплодных растений растений растений. Да здравствует чертополох! Революция начинается на садовых участках! Так думал я, пребывая в шутливо игривом настроении с моим духом, который, по ходу, тоже решил устроить себе выходной и не особо домогался в эти дни со своими вечными смыслами духа с душком и иже с ними. В эти самые дни, да. Днём я вкусно и заправски заправлялся до отвала едой и нагло спал после этого, воображая, как в вонючей Москве всякие менеджеры по продажам ездят в свои постнодрючие офисы и стоят в пробках с утра до вечера на непременно грязных раздолбанных шоссе. И как всякие владельцы машин для среднего класса мечтают о машинах для высшего класса, а также об их, высшего класса, квартирах, женах и виллах, и думают, что тоже когда-нибудь станут такими, и совсем не мечтают о машинах для низшего класса, коими несомненно являются нынешние произведения нашего многострадального газ-, авто- какая-разница-какого прома. И вот посреди этого отшельнического великолепия надо же было затесаться одной маленькой, неважной вроде, но такой неприятной вещи. На голом, как я уже говорил, а может и нет, участке, и, кстати сказать, вовсе не шести, а целых 10ти сотовом, соточном, как там, затесался беспрецедентный по сути своей муравейник величиной с Кузькину Мать! С метр с кепкой то есть. И жили в нем, как я смутно догадывался, не какие-то там мелкие подъедатели хлеба в затхлых московских квартирках, а натуральные лесные рыжие мурики, во те крест! И построили ведь прямо здесь, и никакое БТИ им не упёрлось!

    Хотя им что крест что по лбу, я решил всё же подойти однажды поближе и посмотреть, что это такое за чудо-горка виднеется вдали, заманчивая как Горки Ленинские. Ещё не дойдя до самого этого МРЭОвейника, я увидел «протоптанные» муравьями дорожки, которые вели от муравейника через весь участок, проходили где-то у самого синего моря, это в мечтах среднего класса, а в реальности, у ветхого моего дома, и безвизово пересекая границу с Иванычем или Петровичем, опять забыл, уходили куда-то сквозь/на/через/нах участок ея/их. Мне это, надо сказать, как-то не понравилось прямо с первого сущего раза, должен заметить, кгхм. Вот, думаю, пойду я в ночное, босиком, чтоб осветлиться, просветлиться, помочиться тра-та-та, а тут мурик меня за ляжку - тяп! Так не пойдёт, думаю! И тогда вознамерился я немного исправить господний замысел, ну что же, он тоже может в конце концов или вконец ошибиться и муравейник поставить не на тот садовый участок который ему нужно, не на тот самый, который был во планах во его. И тогда воспылал я желанием да исправить труды яго. Но как можно было перенести муравейник? Можно было, конечно, найти огромный лист, подпихнуть его под их рукотворный оплот социализма и перенести к ивано-петровичу, всяко туда их дороги-пути ведут. Но социализм явно рассыплется пока я его несть буду, да еще я подумал, что вдруг он весит сто кг и не подниму я его, я ж не качок какой, вот еще, делать мне нечего, тоже мне Арнольд, да-с. Тогда закралась у меня очень греховная по сути своей мысль об уничтожении данного муравейника. И я как прозрел — вот еще, переносить! Этих муриков там как людей в Москве — одним больше, другим тоньше, какая разница?! Но для начала я решил немного изучить свойства новых врагов своих. Чтоб потом в дневник непременно электронный, электронный беспеременно, занести надпись, да, что во мне сочетается не только революционер-передельщик собственности ЖКХ. Что кто-то еще, да? Чтоб скудными московскими вечерами непременно бесснежной зимой читать потом о пути своем духовном, пройденном в аккурат на десяти сотках на даче и умиляться потихоньку самому себе, своей доброте, возвышенности, приобретённой мудрости, состраданию, воскрешению, воскресению, тра-та-та.

    Так вот подкрался я как-то ввечеру к муравейнику, когда активность у них там чуть спадает, и пробок меньше, и где вялые муравьи тащатся домой с работы, кто с бревном, причем вовсе не в глазу, а на спине, кто с подругой, а кто с бутылкой в обнимку. Понятно — на то он и муравейник чтоб в обнимку, чтоб с бутылкой, да. Глядел я во все глаза и начал осознавать смутно, что мне это очень всё напоминает что-то. Но что? Никак я не мог понять, это в такой-то дали от всякой Москвы-Сортировочной. Я принес раскладной стульчик, на котором в детстве с банкой на шее собирал я часами ненаглядную клубнику или смородину, и так проходили дни мои летние, а осенью ходил я по школам лицеистым. И вот, значит, разложил я стульчик и стал вникать. А они себе ползают там всё, с первого взгляду без толку и порядку, а если вдумчиво приглядеться, то в движении броуновском сём можно обнаружить вполне не броуновскую природу, а весьма обдуманную, продуманную, осмысленную. Может у них тоже партия всё за людей, то есть муравьев решает? Хотя нет, партии нынче не в моде, верно, демократия пошла уже. Но рассуждения о политике меня не интересовали, и вновь погрузился я в наблюдение. Созерцал я муравейник тот пока совсем не стемнело. И, кроме того, совсем некстати сказать, укусили меня за ногу все-таки. Я хлопнул по ней и злобно нагнулся, чтобы с самым решительным видом подбить гада, на таран, понимаешь, пойти рукой по отношению к нему, гаду, на таран рукой, да. И ведь самый рядовой, гад, видать, укусил, нет чтоб родина-мать, самка-мать, как она там у них называется, с крылышками такая. Так можно было бы подбить ее тараном и наградили бы меня медалью за отвагу, за доблесть, сам Сталин бы руку пожал, хотя один хуй, медаль не из золота, продать за реальное бабло не реал — так думал я пока не укусил меня злосчастный муравей тот и думы все моя попутал. Муравья виновного в укусе моей ступни я не нашёл, а потому воспылал холодной ненавистью к цельной их народности, как к чеченам, какая разница, что один бомбу взорвал - виноваты все! А что, народная, мать, логика! И вот так же и я, даром, что за духовным вырождением приехал, решил уничтожить, загеноцидить, геноцвали, понимаешь, целую муравьиную народность! И всё же я тут вспомнил о боге, да, и решил им дать время до утра, пусть их грешники спят, думаю, а праведники не должны погореть в геенне-гигиенне бензинового огня. Бог же должен праведников муравьиных спасти, думал я. Хотя на бога надежды мало, думал я, может самому роль бога сыграть для них? Я ж караю, значит, и спасти должон. Так я решил предупредить всех праведных муравьев, что грядёт кара небесная. Для этой цели я нашёл на участке старую трубу, подставил её прямо к муравейнику и начал через нее вещать, прямо как в «Черном Обелиске», и пригрозил карой грешникам, и огнем, и полыменем, полесьем, лесьем, выменем, ля-ля, и чем там ещё. Погрозив так еще минуты две, чем наверно разбудил всех лягушек в пруду, и неизвестно еще, услышал ли зов трубный хоть один муравей, я, зачем-то еще вспомнив международный день толерантности, введенный сгоряча ООН, пошёл спать со сладкими мыслями об утренней расправе, о самодельном утре муравьиной казни, понимаешь.

    После этого я заснул крепким сном. Утро наступило быстро. Я встал, оделся и первым делом решил совершить задуманное, и даже завтрак со свиными отбивными подождет! Я открыл гараж, где покоился старый дедовский мотоцикл «ИЖ Планета — 2», достал канистру с бензином и направился к муравейнику. Нагнулся, и хотел осторожно уже начать разливать бензин вокруг муравейника, чтоб взять врагов в огненное кольцо как курская дуга какая, как внимание мое привлек один муравей. Все остальные копошились, а этот как-то странно сидел в небо уставившись. Все идут куда положено, а этот всё сидит вперившись в небо. Может он умер? Чтоб лучше его разглядеть, я сбегал за сильным увеличительным стеклом, с помощью которого в детстве моем бесполезном я жёг тех же муравьев, кстати сказать, через солнечные лучи, да. Я нагнулся с этой стеклолупой - да нет, усики шевелятся, губы что-то шепчут, и даже галстука на нем нет, в отличие от всех, видимо, всё-таки, значит, муравей муравью рознь. Через стекло я увидел также ужасающую картину бытности этих самых муравьиных народностей. Они вовсе не беспорядочно, а организованными толпами валили на работу, и одеты были все одинаково, может у них период СССР еще не прошел? И за опоздание — штраф, а то и на каторгу. Но мой муравей всё сидел себе и оглядывал неприкаянное небо не попрекаемый. Неизвестно, видел ли он мое, божеское, то есть, небо, или он видел своё, которое ещё моему небу — небо, но я, осознав вдруг всю бесконечную бесполезность приготавливаемого мной действия, не переставая быть богом, направился в гараж, поставил там канистру на место, вышел, запер дачу, и, забыв напрочь про наглухо отбитые свиные пробивные всякие, уехал в ненаглядную Москву, где, как я неожиданно вспомнил, лежал у меня на рабочем столе неоконченный рассказ. Делом надо заниматься, товарищи, и вообще, не на свою территорию забрел, понимаешь. Да не муравей, а я, ясное дело, да. Тра-та-та-та-та. Та.